Сергей Борисович пишет на "Сироте":
О смерти мы часто думаем как о разлуке
Вадиму нравился отрывок из "Угрюм-реки" Шишкова - рассуждения о смерти. Знал его наизусть. Причём, знал давно, задолго до проявления болезни, ещё до армии, если не ошибаюсь.
Он много прозы знал наизусть. "Мастер и Маргарита" часто цитировал большими отрывками. Говорил, что специально не запоминал, что некоторые тексты сами оставались в памяти.
Гоголь, "Чуден Днепр...", это и я когда-то учил ещё в школе, но не помню уже всё, а Вадим знал, даже музыку сочинил для этого текста и декламировал, играя на пианино. Такие аккорды местами были, мороз по коже, "Буря, пусть сильнее грянет буря".
Часто шутил, выслушав какую-то небылицу из прессы. Мне говорил "Не читайте советских газет перед обедом, а то никакое снотворное или слабительное не помогут". Смеялись мы.
Из "Угрюм-реки" - вот какой отрывок, это есть в его теме "Я люблю тебя, жизнь!"
Смерть не имеет образа, но все, что носит вид земных существ, - поглотит". Так сказал Люцифер в "Каине" Байрона. Но это наполовину лишь правда. Каждая смерть носит свой образ, свой лик и повадку свою. Бывает так: брякнешься, ахнешь и - нет тебя. Сразу, мгновенно. Иногда смерть является - дряхлой старухой. Она вся - в тленных болезнях, в горчичниках, в пластыре, как в заплатах зипун. За плечами мешок, набитый склянками капель, втираний, на мешке нездоровое слово "Аптека". Человек до тех пор не может умереть, пока не выпьет по капелькам весь мешок снадобий. Потом вытянет ноги - и крышка. Бывает смерть на миру; к ней никто не готовится, она внезапна, как гром. "Разойдись!" Сигнальный рожок. И - залп, залп, залп. Груда трупов... Эта скорбная смерть очень обидна. Эта смерть заносится на страницы истории. А то: живет здоровяк, вдоволь ест, пьянствует, курит, бесится, пытает природу, ночь в день и день в ночь. И все нипочем ему: не крякнет и крепок, как дуб. Он бессмертен. Но вот где-то там, возле желудка, заскучал червячок: и гложет и гложет. Что? К сожалению - рак. Нож оператора, передышка на годик и - смерть... Эта смерть, как из-под тиха собака: "Х-ам!" - и вы вздрогнули. Бывает, но редко, и так: два столба с перекладиной, несколько перекинутых петель. Внизу - общая яма. Соседи благополучно повешены. Но вот.... Под одним петля лопнула, он оборвался, кричит: "Не зарывайте, я жив!" Толпа зевак с ревом: "Невинен, невинен!" - мчится к живому покойнику. Залп в воздух - толпа врассыпную, и пуля - раз, раз - добивает невинного. Эта смерть - красная. Она страшна лишь для слабых. Случается так: человек тонет. В отчаянных воплях о помощи он в страшном боренье с водой. Небо качается, вся жизнь, весь свет вылезает из глаз. Крик все слабее, все тоньше, и нет и нет помощи. Пронзительный визг и - аминь. Смерть - из лютых лютая. Иному смерть выпадет, как занесенный топор, или нож, или стук револьвера. Но нет страшней смерти в гробу, под тяжелой землей, когда спящий покойник проснется в великий страх, в великую муку себе и новую смерть, горше первой. Уж лучше бы не родиться тому человеку на свет.
Страшен час смерти, но, может быть, миг рождения бесконечно страшней. Однако никто из людей не в силах сказать и не скажет: "Что есть смерть моя?" Все смерти опасны, жутки, жестоки. Впрочем, сколько людей - столько смертей. Обо всех не расскажешь. Да и не надобно... "